Донбасс чадолюбив. Желание создать семью и иметь детей здесь считается естественным как для женщины, так и для мужчины. Находясь в Донецке, я не раз отмечала, что даже идущая уже семь лет война не сделала детские площадки пустыми, причем понятно, что эта малышня появилась на свет буквально под грохот канонады. 

У редких семей здесь образцово-показательные, безоблачные истории. Кому-то семью сохранить не удается. Но удивительно, пожалуй, то, что если благополучные люди в больших и мирных российских городах годами раздумывают, а могут ли они «позволить себе ребенка», то те, кто живет буквально возле войны, в этом вопросе куда решительней.

Две собеседницы «Ридуса» — из тех матерей, кто решился принести в мир детей, несмотря на войну. Они очень разные, эти женщины, но мужества не занимать обеим. И так вышло, что у обеих — мальчики, сыновья, которых зовут простым и сказочным русским именем Иван.

Барышня, хулиган и Ванюша

С первой героиней мы знакомы заочно, по переписке. Александра — филолог и педагог, коренная дончанка. Отец работал металлургом, шахтером, мама работала на фабрике.

— Когда я заканчивала школу, встал вопрос, куда поступать… Понятно было, что я гуманитарий, а еще я хотела работать с детьми. И так получилось, что в старших классах меня послали в школу «юного мовознавца», поэтому по окончании, особо не задумываясь, пошла на украинское отделение филфака. Тем более что шла украинизация, и родители решили: ну и ладно, раз так складывается, то, может, и хорошо.

— Тебе нравится украинский язык? Есть любимые писатели?

— Да, мне нравится язык. И мне нравятся украинские песни. И еще поэт один, Евген Маланюк — у него есть бесподобный цикл про наши места и Причерноморье, он их называет «Еллада степова», степная Эллада, с которой начнется возрождение Украины… а в поздних стихах пишет уже про ужасы гражданской войны.

Евген Маланюк — поэт, публицист, сотник армии УНР. Стихи посвящены гражданской войне на Украине 1918—1920 годов.

— Ты все время войны провела в Донбассе?

— Да, за исключением одного месяца. В конце июля 2014 года я жила в Горловке, мы ехали с работодателями на машине и попали под обстрел, на наших глазах оторвало ноги мужчине. После этого работодатель отправил меня и мою бабушку на месяц в безопасное место. После этого я вернулась и работала в школе искусств.

— Не было мысли тогда не возвращаться?

— Нет, такой мысли не было.

— Как ты встретила своего мужа?

— С мужем нас свела война. Мы познакомились в конце 2014 года, а на Петра и Павла будущего года мы обвенчались. Тяжелее всего в то первое время были дни, когда он уходил «на боевые». Он воевал тогда. И вот он уходит, телефон туда ему брать было нельзя, а я сижу дома и читаю сводки — что, где… И схожу с ума от волнения — мучительное ожидание, не могла ни спать, ни есть. Весной пятнадцатого он уволился со службы и нашел мирную работу, во многом ради меня. Но и активные боевые действия к тому моменту прекратились, он их, собственно, и отвоевал.

— Как вы решили пожениться? Он сделал тебе предложение?

— Мы обговорили эти моменты. Было понятно, что мы будем так или иначе вместе и что без брака я жить не буду. Он был с этим согласен.

— Вы планировали ребенка или просто так сложилось естественным образом?

— Я хотела ребенка. Я старше мужа, мне на тот момент было тридцать два, я понимала, что не молодею, и мы сознательно пытались завести ребенка.

— А не было опасений в связи с ситуацией — Донбасс, война? Не было мысли куда-то выехать, тем более что муж уже не воевал?

— Я в тот момент поняла одну вещь для себя: иногда не нужно бояться жить… А лучше вообще не бояться жить. Если бы не война, я бы никогда не решилась выйти замуж за парня младше меня, без высшего образования. К тому же я человек православный, а он был далек от церкви, скорее, такой панк…

— Барышня и хулиган?

— Да. Он даже по-русски в то время писал с ошибками — обычное, вообще говоря, дело для выпускников украинских школ, которые из-за этой чехарды языковой в итоге не владеют нормально ни русским, ни украинским. На самом деле, в мирной жизни мы бы, скорее всего, просто не пересеклись. А если бы встретились, то не нашли бы ничего общего. Но тогда я подумала: ну что за дело, завтра его убьют, или меня убьют… А сегодня мы можем быть счастливы.

— И как, получилось?

— Мы женаты, получается, уже пять или шесть лет, я все время сбиваюсь… И я ни разу не пожалела. Многие вещи, которые казались важными в мирной жизни, в реальности оказались совершенно не важны. Более того, чем дальше, тем больше у нас оказывается общего, совпадающих интересов в музыке, в литературе, общего во взглядах на жизнь. Муж пошел получать высшее образование, сейчас учится. И с ребенком было так же — страх, конечно, поедал душу, я боялась и войны, и чисто по-женски — родов, справлюсь ли я. Но сегодня я счастлива.

— Как проходило ожидание ребенка в военной Горловке? Ты же была теперь ответственна не только за себя.

— Я работала, у меня были мои дети, мои ученики. Я сохранила наш класс, мне было чем заниматься. Я просто жила и делала то, что надо — встать, подготовиться к уроку, подобрать материал, решить организационные проблемы. Точно так же и в семейной жизни — пить витамины, съездить к врачу, сдать анализы. Переживания вроде — идет война, а я беременна — да, были, но не было даже мысли уехать, ведь у меня здесь не только мой ребенок, но и «мои дети» из класса, школы, два больших детских хора…

— Беременность само по себе состояние хоть и естественное, но непростое — гормональные изменения, колебания настроения. Как ты это переносила на фоне военного стресса?

— Ну, как… Один раз отправила мужа ночью разыскивать гранат. Не гранату, гранат (смеется). Он мне потом рассказывал: ночь, зима, комендантский час, а тебе гранат подавай! Муж был очень заботлив, я нашла в нем большую поддержку. Я иной раз на нервах пытаю его — что ты ко мне испытываешь? Он: я к тебе испытываю терпение.

— А что с медициной? Насколько я знаю, война сказалась и на этой сфере.

— Да, мне приходилось ездить к врачу из Горловки в Донецк. Это было тяжело физически — по разбитым дорогам, через блокпосты. Возможно, это одна из причин тех проблем со здоровьем, что возникли у меня и у ребенка. Еще была свистопляска с врачами, меня вовремя не отправили на УЗИ, не обратили внимания, что я не набираю вес, пропустили момент, когда у меня началась внутриутробная инфекция, и у ребенка, соответственно, тоже. Он родился с отставанием в развитии и всего кило двести. Повезло, что рожала я в Шлаколечебнице так называемой (ЦГКБ № 6. — Прим. «Ридуса»), это очень хорошая больница на месте первой больницы Донецка, заводской еще… 

Там прекрасный центр неонатальных патологий был еще до войны. А рожала я так. Я сварила вечером борщ, поела борща, и у меня ночью заболел живот. По неопытности я не поняла сначала, что это уже схватки. Потом началось кровотечение. Утром я позвонила своему врачу — Сергею Васильевичу Зелюку из отделения патологий беременности, замечательный доктор… Он говорит: приезжай, посмотрим, вообще-то еще рано. И я поехала в Донецк. В дороге уже схватки полным ходом. 

Приехала в больницу, выяснилось что двойное обвитие пуповины, то есть никаких вариантов рожать самостоятельно. Поэтому — общий наркоз и кесарево. Операция длилась несколько часов. Я с благодарностью вспоминаю сестричек, которые меня приняли, успокаивали… Сергею Васильевичу, который меня оперировал, я благодарна безмерно, он сохранил мне Ваню и сохранил остатки моих репродуктивных функций. Но когда я пришла в себя, мне сказали: можете звать священника, но поторопитесь, ваш сын вряд ли проживет больше пары часов. Я позвонила знакомому священнику, приехал батюшка из заводского храма Игнатия Мариупольского и покрестил Ванюшку. 

Мы хотели назвать сына Владимиром, в честь дедушек, у меня оба деда Владимиры, и у мужа дед Владимир… Но батюшка сказал — у нас сегодня 14 июня, память Иоанна Кронштадтского и Агапита Печерского, кого хочешь? Я говорю: давайте Иоанна Кронштадтского. Не знаю, может, Божья милость такая ко мне была, или золотые руки врачей, или и то и другое, но Ваня выжил.

— Когда стало понятно, что Ваня будет жить?

— Через несколько недель. У него долго не было ответа на антибиотики. По счастью, они были — гуманитарные, те самые российские белые «КамАЗы» привезли. Но ответа на них не было… Тогда нам посоветовали препарат иммуномодулирующий, но в ДНР его не было. Нам помог знакомый священник — он прошел через блокпосты и привез препарат с территории, подконтрольной Украине. После этого Ванюшка пошел на поправку. Вообще нам тогда помогали все: наша врач разыскивала потом нужный антибиотик по всем больницам ДНР, люди доставали специальное детское питание, моя подруга опубликовала номер карты, и люди нам помогали деньгами на все эти лекарства, на дорогое детское питание. Помогали отовсюду — из России, из Украины… Когда мы второй раз загремели в реанимацию уже в Горловке, муж, помимо работы, месяц приносил мне еду, свежие пеленки-распашонки, все это стирал, гладил.

— Получается, целая масштабная операция была — спасти Ваню?

— Да, куча народа тогда приняла в нас участие. Я чувствую, конечно, бесконечную благодарность. Мы бы не справились без этой огромной поддержки — финансовой, действенной, молитвенной.

— Как сейчас у вас дела, Ване ведь уже пять?

— Да, ему пять, он у нас, слава Богу, полностью интеллектуально сохранный, несмотря на проблемы со здоровьем. Любит ЛЕГО, учится счету. Любит стихи — я ему читаю Юнну Мориц, Хармса и Корнея Ивановича Чуковского. Любит, конечно, все эти телефонные игры, как все дети его поколения, научился играть в шарики на телефоне раньше, чем стал самостоятельно ходить на горшок. Еще любит смотреть передачи про животных, обязательно опасных — смотрит их под еду. Выглядит это своеобразно: сидит такой миленький мальчик, трескает макарошки и смотрит, как самка богомола поедает самца… Еще у Вани есть домашние питомцы — два крыса.

— Чего бы ты хотела для сына?

— Ближайшее, о чем я мечтаю — поехать с сыном и мужем на море. В Крым хотим. Мы ведь за годы войны ни разу не ездили в отпуск. Хочу показать Ванюше самое синее на свете Черное море, погулять в парке Воронцовского дворца, пройтись по тропе к водопаду Учан-Су. А главное — хочу, чтобы Ваня был хорошим человеком.

— Ты хотела бы еще детей?

— Да. Да!

Солдат Вера и ее дети

Со второй моей героиней мы в свое время общались в Горловке, где она живет до сих пор. Вере сорок два, родом она из рабочей семьи, мама из Донецкой, отец из Луганской области. По специальности Вера — маляр-штукатур. На момент начала войны у нее уже было трое детей — Владимир, Дария (так записали, на украинский манер, хотя Вера даже и не говорит на мове) и Дмитрий четырнадцати, восьми и шести лет. Летом четырнадцатого года Вера отправила детей к родственникам, а сама пошла в ополчение.

— Вера, четырнадцатый год, у тебя трое детей… Как ты вообще решилась пойти воевать?

— Я работала курьером в ЖЭКе, в мае 2014 года его закрыли и на дверях повесили объявление: «В связи с АТО не работает ЖЭК». Вот и все. В то время по нам уже стреляли, работала авиация, все по нам работало… Отец моего сына Дмитрия, с которым мы жили, к тому моменту от нас ушел к женщине молодой.

— А что случилось с отцами старших детей?

— Они умерли. Замуж я ни за кого из этих мужчин не выходила. Я вообще никогда не цеплялась за штамп в паспорте. А в Горловку я приехала к маме, еще до войны. Сначала нам дали домик, за оплату коммунальных услуг. Потом дали квартиру-малосемейку как многодетной семье в поселке Гольмовский (прифронтовой поселок под Горловкой. — Прим. «Ридуса»). А у мамы был дом в Большой Гольме. Этого поселка больше не существует. Весной пятнадцатого я вывезла оттуда мать и деда лежачего на санитарной машине из морга, никто другой ехать туда не соглашался, говорили — живых там больше нет.

— Все же как ты решилась пойти воевать?

— Я вела Диму в садик, тут налет. Звоню на работу, говорю: нас бомбят. Они: ну, держитесь. Зарплату мне в конце месяца не дали, я осталась без денег. Жили до этого мы на мою зарплату и детское пособие. Жили скромно, но не голодали. А тут — денег нет, двери и окна нам обстрелом повышибало. Я в один день осталась без ничего. Люди массово бегут, мебель грузят. Я надеялась, что все решится быстро… но пока отправила детей к родственникам, где не стреляли. На подконтрольную, можешь так и написать. Там было безопасно — мы-то по ним не стреляли. За всю войну в том поселке нет ни одного погибшего, раненого ребенка. А у нас, так вышло, есть… У меня в Горловке была мать и старики — бабушка с дедом, оба лежачие, я их не могла оставить. И я думаю: детей отправила, что я буду сидеть, пойду попрошусь к ополченцам, хоть кем… И взяли меня поначалу на кухню работать.

— У Безлера служила?

— Мне тогда это было неинтересно — кто, что. У меня работа, я ее делаю.

— А как ты стала солдатом?

— На боевых в первый раз я оказалась осенью четырнадцатого — радиотелефонисткой батареи Гаубично-самоходного артдивизиона. А уже девятого февраля 2015-го меня ранило. Тогда закрывали Дебальцевский котел. По нам работало пять батарей противника. Кто-то скорректировал огонь. У нас в батарее был один погибший, а мне срезало ногу вместе с коленным суставом.

— Какие мысли у тебя были в тот момент?

— Начала Бога молить, что еще. Потому что когда увидела — ноги нет, кровь хлещет, поняла, что могу не доехать до больницы.

— Ты была уверена в своей родне, что они вырастят твоих детей без тебя?

— Пока меня везли в больницу, я молилась: Господи, оставь меня живой, у меня дети. Обещала даже Богу, что еще одного рожу (смеется).

— Кто тебя вез?

— Просто водитель наш, на КамАЗе. Скорые на передовую не ездили, а наших врачей тоже не пускали: мало ли — убьет, врачей не так много осталось.

— Как получилось у тебя еще одного родить? Выполнить обещание?

— Мы сошлись с сослуживцем после моего ранения. Семью не планировали… Когда я забеременела, для него это было неожиданностью. Но он сказал: конечно, рожай, отчество будет мое и фамилия тоже. Сын родился на Крещение, 19 января 2018 года. Когда я забеременела… У меня до этого была травма душевная, ну я безногая же. А тут все комплексы как слетели. И я была счастливая.

— Как протекала беременность?

— Я тогда работала уже специалистом 1-й категории в ЖЭКе. Ушла в декрет официально. Было тяжело на работе — работа-то ходячая, не для инвалида. А у меня протез, плюс еще нагрузка… Ушла в декрет (Вера будто оправдывается за свой декрет). 19 января встала с дивана — и у меня открылось кровотечение. Я осела и начала истекать кровью. В луже крови лежала уже. А связи не было у нас в тот момент в поселке. Хорошо, соседи побежали на поле, поймали связь. Через час приехала скорая. Когда приехали в больницу, в Горловский роддом, врачи говорят: она столько пролежала уже, мы теряем мать. Спрашивают: ты кушала? Я говорю: да. Они: Вера, молись. Ребенок наверняка мертв, будем спасать тебя. Сделали наркоз… Потом выяснилось, что у меня было отслоение плаценты. Когда я пришла в себя, они говорят: представляешь, и ребенок твой жив. Мы его уже назвали Лехой. Он на Леху похож. Я говорю: нет, не пойдет, будет Ваня. Отец ребенка Ваню хотел. Родился, слава Богу, здоровенький, три кило.

Еще до того, как мы познакомились с Верой, у ее дома мы столкнулись с Ваней и его отцом — молодой мужчина нес сына на плечах. Если бы потом Вера не рассказала мне об их «открытом партнерстве», я так бы и пребывала в иллюзии полной семьи. Мне далеко до амазонки Веры, поэтому хотелось, конечно, какого-то традиционного для них хеппи-энда, я даже предположила — ну, может, со временем наладится… Вера отрезала тогда: «Мы не пара… Мы, скорее, друзья. Я могла бы соврать, но я этого не люблю».

Зато когда Вера рассказывает про сына, ее речь становится из резкой и обрывочной нежной и даже лиричной: «Ваня любит все… Он любит людей, любит дерево, песочек, любит озеро, любовью от него просто веет». А еще у Вани есть страсть — динозавры. Но, поскольку динозавра не завести, пока Вера завела для Вани котенка и купила ему морскую свинку. Трудные обстоятельства рождения сказались, правда, на иммунитете: Ваня постоянно цепляет ОРВИ.

— Чего бы ты хотела для сына?

— Я думаю, ему было бы хорошо в танцевальный кружок. Он очень музыкальный. Я, конечно, боюсь за детей, потому что я инвалид, что я им могу дать, да еще и на войне? Старший у меня, Володя, учился в техникуме, так убежал на «передок» — три года уже там, воюет. Девчонка, Даша, скоро школу заканчивает — ее на позиции отправлять, что ли? Уже не четырнадцатый год, чтобы всем воевать. А Ваня… Ваня пока всех любит.

Со временем Вера занялась волонтерством, хотя сама она говорит: «Я не волонтер, я просто стараюсь помогать в ситуациях, где уже просто край…» Как бы цинично это ни прозвучало, но история молодой красивой женщины с четырьмя детьми, защищавшей свой дом и потерявшей ногу на войне, хорошо продается в соцсетях. Вере охотно присылают пожертвования. Только тратит она их в основном не на себя. И даже не на детей. Я читала ее страницу несколько месяцев — сборы на чужих детей (хотя дети не бывают чужими), стариков, раненых, помощь фронту. Подробные отчеты.

Большинство медиазвезд привлекают к себе внимание ради личных амбиций и поедания устриц в месяцы, в названии которых есть буква «р», а Вера — просто потому, что может таким образом быть полезной.

«Выйдя в Россию», первое время после Донбасса я просыпалась от гула очередного лайнера, делающего круг перед заходом на посадку над нашим домом. Потому что после Донбасса это непривычно — там «небо без самолетов». При этом детские площадки Донецка, Горловки, Ясиноватой полны детей. Эти веселые, смышленые ребята и девчонки никогда не слышали гул самолета. Зато знают, как отличить беспилотник (может быть неприятельским и опасным) от мирного спутника.

В том числе эта деталь говорит мне о том, что война эта с нашей стороны справедливая и что она пока не проиграна.

Ведь люди ведомы не одними инстинктами, они не рожают детей «в никуда». Донбасс, может, и не уверен в будущем с Россией умственно, но уверен в нем интуитивно, потому там и появляются дети.

Дети не проигранной — пока не проигранной, хоть очень тяжелой и очень сложной войны.

• Телеграм
• Дзен
• Подписывайтесь на наши каналы и первыми узнавайте о главных новостях и важнейших событиях дня.